ЧЕРНОВЫ

       1926

В январе - свадьба родителей. В эти дни оттепель, лужи. Наутро гости, опохмелившись,  вышли из душной хаты на ули­цу, чтобы повеселиться на просторе. "Худощекий", брат Танюхи-тёщи, (Петр Матвеевич Рыбин), выходя, одел по ошибке полушубок дяди невесты, свата "сходатого", Сели­верста Мироновича Псарева. Начал плясать, падает наземь. Был хорошенько пьян. Полу­шубок весь мокрый, в грязи. Зрители смеются, а Селиверст – хохочет пуще других.

Потом, узнав свою одежду, разоз­лился. Хотелось хоть на ком-то сорвать сердце. Тоже из­рядно выпивши. Беспричинно ударил по щеке собственную жену Варвару - она тётка жениху. С трудом успокоили буя­на. Опасались только, что на обратном пути домой исколо­тит Варвару Павловну, некому будет заступиться.

Я родился в том году, 14 декабря, в доме деда Дмитрия, на Удеревке. По словам матери, к вечеру того дня. Говорят, что роды были тяжелые. Посылали за опытной "повитухой" полячкой Броней, в Тимирязево. Сын ее, известный в здешнем краю активист Федька Бронин. Броня сказала потом, что мальчик находился слева, что считалось хорошей приметой.

Крестили 19, в Николин день, в Колпне. Воспреемник Егор Михайлович Киреев (1909-1988), крестная мать - Катюха (Екатерина) Киреева, жена другого двоюродного брата мое­го отца - Петра Григорьевича Киреева. С болью душевной вспо-минаю свою страдалицу-мать: как трудно ей было в малознакомой ещё семье, при требовательной свекро­ви. Хата в одну комнату и чуланчик, четыре мужика  (два из них де-верья-юноши), две девочки - сестры мужа, ма­ленькие еще. Восьмеро одномоментно садились за стол. Ели из одной большой чашки. Черпали строго по очереди: по старшинству. Нарушить правила - ни в коем случае! Каж­дый кусок провожался внимательным взглядом.

 

1927

Под Рождество родители переехали жить на Хутор-Лимовое, к деду Антону. Они с мачехой остались одинокими. Сами приглашали к себе молодых, переманивали. Но и там оказалось не сладко: гонимым теперь стал мой отец. Танюха-теща - не родная мать. Зятя невзлюбила. Стало понятно: и отсюда придется уезжать. Куда? Похоже, тогда наш отец и решился на раздел имущества со своим родительским семейством. Раздельная запись у меня сохранилась. Датирована  21-м февраля 1927 года. Там и я упомянут аз грешный, в качестве одного из претендентов на долю в наследстве. Отцу нашему с семьей достались: старый овин (из него потом был сооружен амбар на новой усадьбе). Он стоит теперь без крыши. Шкаф, зеркало, кровать, ржи 27 пудов, овса 10 пудов и на 35 рублей - обязатель­ство отработать. Оговорена и доля в общественном земле­пользовании - в 1/6 того, что приходилось всему семейс­тву на их крестьянский двор. Лошадь двухлетка, дрожки под упряжь. Упомянутый шкаф, застекленный, хранился и переделывался до 2000 года: считали ценностью. Его некогда изготовил по заказу лучший деревенский столяр Никита Логвеич Панов, уехавший потом навсегда по переселению в Сибирь.

Первый проблеск памяти: привезли меня из Хутор-Лимового на побывку к Черновым, к деду Дмитрию, по  патриархальной привычке, чтобы отучить ребенка от материнской груди. Родители пока оставались на Хутор-Лимо­вом. Бабка Павлиха (Чернова) давала младенцу соску из пережеванного черного хлеба, который сдабривали сахарным песком. Засовывали ее малышу в рот. Годовалому ребенку пред-лагалось и свиное соленое сало, тонкими лепестками. Родительский сахар хранился в мешочке на полке. Повзрос-левшие дяди и тетки в шутку именовали этот запас "казной". То есть, привезли меня как бы со своими харча­ми. Алексей, брат, как-то при случае заметил, что дед и бабка Черновы тогда проявили исключительную скаредность в отношении молодой семьи. Впрочем, не нам их судить: они были обязаны подумать о четырех других своих малых еще детях.

 

1928

Всю весну и до конца лета продолжали строиться на новой усадьбе, в 2-х верстах от Удеревки. Поселок предназначался для молодых семей крестьян-отделенцев. Он располагался на  упраздненной барской усадьбе В.А.Каширениновой. Наш отец соорудил скромное строение из подручного материала: глинобитная хата, амбарчик, примитивный погреб-яма, хлев-за­кутка из самана. Мать уже ожидала второго ребенка. Окон­чательно на жительство в Калугу (самоназвание поселка, барская усадьба именовалась Луговое) переехали лишь к осени.

Алексей родился 29 августа 1928 года в Колпенской боль­нице. Увы, бывшее земское здание уже снесено. Осталась лишь его фотография. Вероятно, в тот год меня часто ос­тавляли у бабушки на Удеревке, где имелись две няньки - девочки-тетки. Смутно помню какие-то самодельные игруш­ки. Соседние мужики любили подтрунивать над двухлетним шустрым мальчиком. Тот плясал им на потеху. Одного из соседей, по прозвищу Аким-пузатый, малыш называл по-своему: "Аким-пуа". Пото­му как свободно еще не говорил.

 

 

1929

 

Год ушел на обустройство. Невообразимые трудности. На новом месте всем надо было заводиться с нуля. Лошадь еще молодая, работать в полную силу на ней нельзя. Приходи­лось обращаться к деду. С "хуторскими" стариками в конт­рах: те обиделись. Жаль покойных те­перь моих родителей. Жизнь жестоко закаляла их, иначе бы не выдержали того, что им еще предстояло впереди.

 

1930

 

Началась коллективизация. Лошадей нео­хотно сводили на общий двор. Земля вновь объединилась в единый "клин". Мы тоже долго не отдавали свою лошадку, именуя ее "стригунком". Телеги не было. Использовался инвентарь удеревского деда. Помню, однажды поехали мы с отцом на двуколке в Песочный верх за щебнем. Мне было года 4 не больше. Отец залез в штольню-углубление копать песок и его там привалило. Ребенок испугался. Но обош­лось все благополучно.

Так называемых «единоличников», кто отказался вступать в колхоз, в нашем поселке из 25 дворов было всего два хозяйства Иван Лукъяныч и Фёдор-касаток со своей «Верой Ванной». Наша  сестренка Вера, родившаяся в начале 1931 года, названа в память давно умершей бабушки Веры Ники-форовны, в девичестве Пановой, из удеревского же семейства «Михалинских». Наш черновский дом именовался «Ефимовские», по прадеду Ефиму Андреевичу.

Вера-сестра родилась уже во вновь построенной хате в посёлке Калуга, Условия для родов самые неподходящие, если не антисанитарные. С болью в душе вспоминаю страда-лицу свою мать. Повитухой пригласили соседку, баб­ку Анюту (Анну Тимофеевну), жену Андрея-красного (А.А.Никишина). Явственно помню маленькое сморщенное личико ново-рожденной сестренки., её голову "толкачиком". Мне уже пошел тогда пятый  год.

 

              1931

 

Началось "раскулачивание". Беда свалилась и на семью де­да Дмитрия - он попал в список зажиточных. Все отобрали, скотный двор превратили в общественный, в хате обоснова­лись конюха и сторожа. Нахальничали, самовольно лезли в печь и тащили оттуда съестное. Семья деда вынуждена ютиться в чу­лане.

Несчастье сблизило "молодую" и "старую" семьи. Дед пе­ревез к нам в Калугу кое-какое барахлишко, в надежде сберечь. Отец мой был вне опасности: бывший красноарме­ец. Но все-таки побаивался. Около нашего амбара постави­ли дедову молотилку, ее еще в то время не отобрали, ве­ялку, еще что-то. Укрыли все это веретьем от посторонних глаз, детям велели молчать. Но я потихоньку показывал добро сверстникам, хвастался. Этот порок рано у меня проявил­ся.

 

 

1932

 

Вначале в Калуге образовался отдельный от Удеревки кол­хоз имени Крупской. Иван Михалыч Панов - председатель, сосед Андрей Ульянович - бригадир, наш отец стал счето­водом. Конный двор у Егора-баяна (Е.А.Никишина). Хозяин этого подворья теперь Мишка-пехал. Понача­лу почти ежедневно ходили посмотреть и подкормить бывшую свою лошадь. До сих пор мы с Алексеем вспоминаем их клички: "Мальчик", "Косырица", "Дарка", "Горя" и т.д. 

Егоров двор вскоре сгорел. Еле спасли лошадей. Поджигатель, как говорили шопотом, сам хозяин, чтобы вытеснить колхозную толкучку. Тогда же вновь воссоединились с Уде-ревкой, как было и прежде, в одном крестьянском обществе. Неурожайный 32-й год. Голод начался еще зимой,  но  особенно свирепствовал следующей весной. Детские ясли у Федьки Логинова (Ф.М.Панова). Я помню, водил туда Веру и Алек­сея. Мать уже решалась на меня положиться. Тогда же, или следующим годом  и Федькино  подворье сгорело. Ясли по­местили в другой хате.

 

1933

 

Как сейчас перед глазами картина: Алексей в коротких подсиненных замашных штанишках стоит возле закуток и точит о фун­дамент стеклышко. Подхожу сзади: - Ты что делаешь?! Перепугался. «Нозык точу». "Площадка" для детей, род детсадика, помещалась у сосед­ки Ульянихи (Н.У.Степановой). За воспитательницу  (она же повар и нянька) - Параха (П.И.Евтюхина), старая дева. Добрая женщина. В этом заведении коротала дни наша мень­шая, Вера. Симпатичная была, круглолицая малышка.

 

Для взрослых в связи с голодом устраивались общественные обеды. Готовился какой-никакой приварок. Хлеб разрезали на "пайки" и вручали кусок каждому - лично. Этим заведы­вал Гриша Чернов (Гр. Григорьевич). Он из нашего рода, однодомец. Руки у него черные от грязи, не мылись месяцами. Тем не менее, каждый ломоть хлеба, отрезав, Гриша нянчил на ладони, как бы взвешивая: должно всем поровну. Сам Григорий так оголодал, что той зимой умер.

 

Отец завел в доме кроликов. Ели кроличье мясо, либо сда­вали на шкурки. Их расплодилось в хате полтора-два де­сятка. Крольчата бегали по хате, земляной пол был весь изрыт и изгажен. Однажды наш рыжий кот внезапно прыгнул и схватил крольчонка. Тот запищал жутко, страшно. Алексей сильно перепугался. Даже заикался некоторое  время. Отец рассвирепел, схватил кота, выскочил во двор и грохнул его головой об угол. Вечная коту память!

 

1934

 

Поступил в 1-й класс Удеревской начальной школы. Мне 8 лет. Со мной рядом за партами великовозрастные, лет по 15 - Андрюха Кондратьичев (А.И.Никишин), Тонька Акимова (А.А.Панова). Из них в живых оставался до последнего времени только один - Федор Москалев (Ф.Г.Нови­ков). Поселился в Тимирязеве.

Первый мой учитель в школе - Андрей Терентьевич Семенов. Предшествующей зимой в нашей хате устроен «икбез». Отцу поручили обучать неграмотных односельчан. У нас в доме появились газе­ты, тетрадки, карандаши, бумага. Невиданное в то время для меня богатство. Вместе с неграмотными парня­ми и девками я незаметно учился читать и считать. И первые мои книги тоже оттуда, из ликбеза. "Сто тысяч почему" М.Иль­ина, "Дом веселых нищих" Г.Белых, "Неточка Незванова" Ф.Достоевского, "Детские и школьные годы Ильича" А.Уль­яновой. Незадолго до войны появилось издание «Посмертных записок Пиквикского клуба» Ч.Диккенса. Эту толстенную книгу я читал и перечитывал в годы войны и оккупации.

Привык просматривать отцовские газеты. Помню портреты наркомов. События, связанные с убийством Кирова. Публи­кации о "врагах народа" и вредителях. Наши с братом сотоварищи по играм: Пашка-дудор (П.А.Ма­тюхин), Ванька Максимов (И.М.Степанов), Митя (Д.А.Па­нов), Витька Володя-кин (В.В.Белокопытов). Ещё несколько. В большинстве своем - старше на год-два.

С Пашкой иногда вели "перестрелку" камнями: он из-за сарая, мы от своего амбара. У него - сложилась трудная судьба: долго заги­бался в армии, обосновался в Карелии, где нестарым еще умер на сплаве в городе Кемь. Ванька пропал в годы войны бесследно. Кто-то убил. Отчаянный был. У Дмитрия Панова (Мити) жизнь обычная: служил матросом, женился на мест­ной учительнице, женщине достойной. Крепко выпивал. Витька Белокопытов - самый благоразумный  -  труженик, хороший семь­янин. Теперь построился на старой усадьбе нашего деда, где родовой "корень" Черновых с 1830-х годов. Умер в 2004 году.

 

1935

 

2-й класс Удеревской школы. Учитель Петр Иванович Бур­цев, похожий, по словам моего отца, на колпенского дь­ячка. Начинал каждый учебный день пением "Интернациона­ла". Отличный бас. И мы ему подпевали. Так и приучил уважать Гимн.

1936

 

В 3-м классе на Удеревке. Учитель Николай Матвеевич Пса­рев (+ 1974 г.). Наш дед Дмитрий сильно к тому времени ос­лаб, часто болел. Бывало, ожидает меня на выгоне, выгля-дывает возвращение из школы: "Коля, демонёнок, зай­ди к нам!" Угощал мелкими недозрелыми яблоками, сорван­ными преждевременно и заквашенными. Иначе оборвут посторонние.

Иногда ночевал у деда. Дядя Иван (вечная ему память - в возрасте 28 лет он где-то погиб в Великую Отечественную войну, безвестно) лю­бил рассказывать длинные сказки. Дядя Митя однажды смас­терил для меня из дощечек макет дву-крылого самоле­та-планера. Яблоки у деда в кадке, в холодном погребе. Не погреб, а камен­ный подвал. Таинственный. Манил меня постоянно. Это - единственное, что теперь осталось из строений того вре­мени. Каменные погреба  -  самые долговечные сооружения в де­ревне.

Помню появившиеся у нас дома взрослые книги: "Жилин и Костылин" Л.Толстого, "Герой нашего времени" М.Лер-монтова, "Города и годы" К.Федина. Отец по вечерам пел солдатские песни-баллады - любимый его жанр. Осенью от воспаления легких умер дед - Дмитрий Макси­мович Чернов (р.1869). Ему только что исполнилось тогда 67 лет. Нас повели попрощаться. В волосах умершего деда к ужасу сво-ему я увидел ползающих вшей. Содрогаюсь до сих пор, хотя, говорят,  это обыкновение для  тех по­койников, у которых эти твари  водились при жизни.

 

1937

 

Для ликбеза выписывались газеты. С их первых полос один за другим исчезали портреты арестованных наркомов. Появлялись другие. Хорошо это за­помнил, хотя осторожный отец всегда отвечал на мои воп­росы уклончиво. Он одинаково недолюбливал и тех и этих.

Начитавшись прессы, я, не знаю уж почему, решил тоже на­писать заметку. Послал в газету "Пионер", в наш област­ной тогда Курск, несколько по-взрослому критических фраз. И, о ужас! Ее напечатали (N 89, 28 сентября). Называлась "Районо нам не помогает" и подпись: "Коля Чернов. Колпнянский район". Фотокопия теперь в моём архиве, специально заказывал в Ленинской библиотеке в Москве.

К счастью, отец этой публикации не видел. Он не любил подобных выходок. Попа­ло бы мне. Впрочем, критический отзыв об Удеревской шко­ле был явно запоздалым. Я туда уже больше не ходил. А новая удеревская учительница - Наталья Степановна Павло­ва газет вообще никогда не читала. Отец,  недовольный обучением в родной Удеревке, по­местил нас, с только что поступившим в 1-й класс Алексеем, в Ярище.  Тамошняя  начальная школа размещалась возле сельсовета, в зданиях, построенных свояченицами физика  К.Д.Краевича, девицами Клушиными для крестьян­ской школы. Мой новый учитель - Федор Матвеевич Писарев, болезненный и убогий мужчина, руки поражены параличным недугом. Аккуратен  и  требователен.

Закончил 4-й класс. В свидетельстве написано, что "с похвальной грамотой". Но ее так и не выдали, чем я нема­ло огорчился. У нас дома часто ночевали ярищенские ученики из родс­твенных каратеевских семей. Их книги (в частности, учеб­ники истории с рисунками средневековых сцен) меня весьма привлекали. Тогда была мода носить по бедности ботинки и сапоги, снабженные деревянными подошвами.  Помню наша Шура (А.Д.Чернова, теперь Акулова) щеголяла в таких "деревяжках". Она училась, кажется в 8-м, или 9 классе.

 

1938

 

Учусь в 5-классе уже другой, Ярищенской средней школы. Красивое двухэтажное здание. К счастью сохранилось. Учи­телей несколько. Классная руководительница Елизавета Алексеевна Внукова, недавняя выпускница, преподавала русский язык. Среди учителей были интересные, хорошо подготовленные педагоги. Помню всех до нынешнего време­ни.

 Мать перед школой купила мне на последние деньги темно синие шерстяные брюки. Одноклассники: Ванька Бонда­рев (И.Беликов), Маруся Верат, Андрей Русанов, Шура Юди­на (дочь директора, теперь Дубровина, живет в Курске).

 

Митинги в Ярище, на площади. На тему борьбы с "врагами народа". Появились в тот год тетради, где на обложке изображен князь Олег по рисунку, кажется, Васнецова. Будто, там, якобы, были закамуфлированные  слова: «до­лой ВКП (б)!».  Мы делали вид, что разглядели это, хотя прочитать напечатанное невозможно. Скорее всего - чье-то злобное воображение.

Впрочем, в нашем доме  о происходящем не говорят. Отец строго запретил "приносить с улицы" слухи и пересуды. А они все-равно проникали, как сквозь стены. Нас коснулся только арест в 1937 году близкого человека, дяди Селиверста Псарева (см. Реквием. Том 3. Орел, 1996, с. 146). Но и это до нашего сознания не дошло. Люди исчезали по но­чам, тайно. Впоследствии мы узнали, что был репрес­сирован Александр Степанович Чернов (р.1896), двоюродный и покровитель моего отца, командир Красной Армии в годы граж­данской войны. Он служил потом начальником охраны Харь­ковского тракторного завода и носил в петлицах «ромб». Шурин, муж сестры, сделал на него ложный донос.

 

1939

Летом заняты в колхозе, на посильных работах. Бригади­ром у нас Павел Степанович Чернов (р.1898). Он обзывает подростков "кашниками": идите есть кашу! Отец и мать уже который год на тяжелых "общих заданиях".

Этой весной выдали замуж Любочку, тетку. Нам всем она особенно нравилась: застенчивая, нерешительная, миловид­ная. Шура - та посмелее, понастырнее. Любочка, как я по­нимаю, вышла от отчаяния: некуда голову приклонить. Под­вернулся рябоватый матросик, уроженец Тимирязевой. Опыт­ный физиономист - наш отец - сразу заподозрил неладное. Почувствовал в новом зяте авантюриста. Но тот всех оча­ровал: явился с патефоном, с набором популярных пласти­нок. Речистый и развязный. Последнее понятие в наших местах воспринималось как положительное. И увёз с собой Любу. Доходили слухи, что ей там плохо. Что муж пьет. Но позаботиться было некому, кроме боевой Шуры, посылавшей сестре  иногда продуктовые посылки.

 

 По окончании 5-го класса Ярищенской средней шко­лы я опять получил похвальную грамоту. Подписали ее: директор Ф.Е.Юдин, учителя В.Г.Морозов, Е.А.Внукова, А.П.Шулэр. Осенью учусь в 6-м классе. Появились новички: Алешка Ми­тичкин (А.Новиков), Таня и Шура Потаповы, Гуричевы - две девочки из деревни Покатиловой, Митька Каверин. Через месяц я за­болел корью. Едва вылечившись, простудился: переплывал через реку за лодкой на другой берег. Шура, не обдумав, подбила меня: ей надо было отправлять посылку с Ярищенс­кой почты.

Осложнение после кори. Тяжелое воспаление, а потом ле­гочное заболевание. Лежал в больнице в Колпне. Целый ме­сяц. Опытный терапевт Алексей Васильевич Михайлов спас ме­ня. Он хлопотал отправить больного в санаторий  в Вышний Волочёк, что было нереально. Мать часто ходила навещать. В палате товарищ моих лет - сын колпенской адвокатши Покровской. Больше никогда в жизни я его не встречал.

 

 Отец ездил за медицинской помощью в Курск к служившему некогда в Колпне знаменитому в нашем крае доктору Семену Вас. Суковатых. Отвез баранью тушу. Тот посоветовал да-вать больному растопленный внутренний бараний жир с медом. Пил  я  это снадобье с отвращением. Мать ходила в Колпну, чтобы купить коляску колбасы местного производства, напичканной чесноком. Вроде нынешней «чайной», только ещё хуже. Выпью полстакана препротивного растопленного жира и - кусочек колбасы на закуску.

 

      Употребление жира помогло, либо выздоровел сам собой. Этим летом возвратилась домой несчастная Любочка. Сбежа­ла от мужа. Приехала с крошечным мальчиком. Что ей было делать: ютилась на Удеревке за печкой. Ребенок вскоре забо-лел и умер. После того и Люба стала таять: вероятно, туберку­лез. Не помню когда, но очень скоро и ее похоронили.

Зиму провел дома, учение до следующего года решено не возобновлять. Читал Диккенса "Записки Пиквикского клу­ба". Мать в утешение купила мне балалайку. Мудрая женщи­на, что-то почувствовала во мне. Оказалось - был музы­кальный слух. Долго потом играл, и на гитаре тоже.